Ее черные глаза, которые прячутся под прядью челки и иногда обжигают все внутри меня своим молниеносным взглядом. Я волнуюсь. Я вся горю. Я желаю ее. Я бо­юсь ее. Мне кажется, я люблю ее.

            Что делать? Прекращать терапию? Прекращать терапию! Прекра­щать??? И я больше не буду видеть ее раз в неделю... Не буду говорить с ней... Не буду испытывать вместе с ней минуты человеческой близости, тревогу и волнение на уровне груди... Это кажется совершенно невозмож­ным.

            Она пришла ко мне еще восьмиклассницей. Позвонила в психологи­ческий центр, где я работала психологом-консультантом, и записа­лась на прием через секретаря:

- Как тебя зовут? Из какой ты школы? И какая у тебя проблема?

- Я влюбилась в девочку...

-...(Пауза).

- Я не знаю, что мне делать. Мне хочется умереть.

            Наш секретарь — Наталья Дмитриевна — женщина пенсионного воз­раста, без какого-либо психологического образования, но с тонкой душой, - приняла трудное, но единственное в той ситуации решение:

- Хорошо, я попробую записать тебя без родителей.

            Так она попала ко мне на прием. Только через четыре года, когда на­ши отношения прошли через обиды и злость друг на друга, откровенность и сле­зы, расставания и возвращение ее ко мне уже по домашнему телефону, она призналась: «Я сидела перед кабинетом, и впервые в жизни без родителей пришла просить помощь у взрослого человека, который называется пси­хологом. Я даже не представляла себе, как может выглядеть этот психолог. И я надеялась... Но не эта же молодая красивая женщина?!.. Госпо­ди! Только не эта молодая красивая женщина!! Эта?!!!»

           И я тогда была сражена наповал. По роду своих занятий я принимала подростков, которых приводили в центр родители, — пьют, курят, колют­ся, не ночуют дома, уходят из школы... Можете представить — как они выглядели! И вдруг тут это чудо. Хорошенькая отличница, в которой все — от аккуратной кофточки до правильно построенной речи — выдавало хорошее воспитание и высокий для ее лет уровень интеллектуального развития.

          Она волновалась, краснела, сдерживала в себе тревогу, и все же тупиковая жизненная ситуация заставляла ее говорить:

- Я влюблена в девочку из моей школы. Из девятого класса... Она необыкновенная. Она такая красивая, такая умная, такая хорошая... Толь­ко она избегает меня...

- Ты хотела бы с ней дружить? — я понимала, что то, о чем я спраши­ваю, как-то глупо и не про то, что под ее волнением и смущением есть какая-то острая боль, и вина, и сильная тревожащая «неправильность». Но как мне спрашивать об этом?..

- Да, я хотела бы с ней дружить. Но по-другому... Я влюблена не толь­ко в ее душу, но и в ее тело...

           Бред! Бред! Что она говорит?! Она сама-то понимает — что она го­ворит?! Ну, конечно, это просто то, о чем она наслушалась с экрана телевизора — модные нынче разговоры о голубых и розовых... Хочет выделиться. Хо­чет решить этим свои проблемы в контакте с родителями. Интересно, с кем? С отцом или с матерью? Все это проносилось у меня в голове с бешеной скоростью. А она продолжала:
- У меня много друзей. И парней, и девчонок. Есть парень, который влюблен в меня. Но с ним я только дружу. Он меня не волнует. Ну, пони­маете,  не волнует мое тело. А ее я хочу. Меня так тянет к ней. Меня так трясет от волнения, когда я ее вижу...

           Я слушала ее рассказ, кивала, задавала контактные вопросы, а сама все просчитывала версии у себя в голове:

           Версия первая: У нее на самом деле проблемы во взаимоотношениях с матерью: нет близости, тепла, любви, вот она и ищет все это в отноше­ниях с этой идеальной девочкой.

 Версия вторая: Проблема во взаимоотношениях с отцом (или с бра­том?).

        Например, психологическая травма, не позволяющая создавать бли­зость с мальчиками.

          Может быть, вообще отца никогда не было?

          Версия третья (вовсе не психологическая): А может быть, это тот самый чисто физиологический случай с геном гомосексуальной любви в кро­ви. И тогда... И тогда что???

          Но это вертелось у меня в голове. Для гештальт-психолога это дело пятое. Что у меня на уровне чувств? А в этом диапазоне у меня твори­лось нечто... сильно волнующее, захватывающее меня целиком, поднимаю­щееся горячей волной от живота до горла.

          Но она продолжала:

- Я попробовала подойти к ней один раз, другой, пробовала дарить ей подарки, пробовала писать письма. Все бесполезно — она избегает ме­ня. И я не хочу жить. Все становится бессмысленным, если...

           Понимаете, я ведь даже ни с кем не могу поговорить об этом. Вы — первый человек, кому я все это рассказываю. Может быть, я — ненормаль­ная? — все было в ее глазах: испуг, боль, удовольствие — одновременно.

          Как тут про родителей? Мне кажется, я превратилась просто в зер­кало. В зеркало, которое все, до последнего нюанса чувств, отражало ее. Я переживала страх, боль, невероятное тепло и сочувствие к ней. И еще понимание. Мне кажется, это тоже чувство.

          

           Эта моя девочка-клиентка со всеми своими страстями и страхами одна. Со­вершенно одна. И я, уже умудренный опытом терапевт, владеющий тех­никами и теорией, не нашла ничего лучшего в тот момент, как просто рас­сказать ей все, что произошло со мной двенадцать лет назад, когда я переживала трагедию своей собственной любви. После этого я уже вышла замуж, многое прожила в своих отношениях с мужем...

           Сейчас я уже не помню, как она слушала меня, какое выражение ли­ца у нее было. Когда я закончила — между нами повисло такое мол­чание, которое бывает только у людей, доверяющих друг другу настоль­ко, что они не боятся чувствовать молча.

           То, что унесла она из моего кабинета в эту первую встречу, трудно, наверное, назвать просто поддержкой. То, с чем осталась я после ее ухода, можно описать словами — «потрясение» и «страх».

 Про ее родителей мы поговорили потом. На следующих встречах. Бла­гополучная семья — интеллигентные мама и папа, есть еще младший брат. Нет, проблем во взаимоотношениях нет. Больших скандалов и запретов не бывает. Получается обо всем договариваться.

- Дело не в родителях, Елена Владимировна, я объясняю Вам. Дело во мне самой и моих отношениях с любимой девушкой...

И мы работали на ее осознаваемую потребность. После того, как уда­лось пережить на наших сессиях и между ними проблему непонимания «подруги», принятие себя с этими странными, непохожими на других, чув­ствами, выйти из депрессивного состояния, Арина исчезла.

           Прошла весна, лето и осень, и она вновь нарисовалась у меня в каби­нете. На этот раз больше всего ее тревожила она сама: «Я одинока. Оди­нока не потому, что у меня нет друзей. Одинока потому, что чувствую се­бя непохожей на всех них. Девчонки сплетничают о парнях, заводят романы, а мне это неинтересно. Попробовала со своим парнем, влюбленным в меня, обсудить это. Рассказала о своих желаниях любить женщину. Он был удивлен. Но, по-моему, понял. Он обещал помочь мне познакомиться со взрослой женщиной, кажется проституткой. Это не то, что мне надо. Но хочется хоть как-то двигаться, реализовывать себя, искать... Понять, что в моих желаниях — истинно, а что придумано...»

          Во второй раз я удивилась этой девочке: она учится в девятом классе, а рассуждает и чувствует на все двадцать, и может быть, тридцать лет — когда приходит истинная глубина переживания себя и своей индивидуальности в этом мире?

         И мы продолжили нашу психологическую работу. Я опять пробовала исследовать ее детскую историю, и опять она не видела в этом ничего, по­могающего ей понять себя. Однако, теперь у нее было больше мужества, силы и терпения, чтобы шаг за шагом проходить в глубинные слои своей лич­ности и своего бессознательного, где действительно больно, одиноко, непо­нятно и страшно. Мы рисовали, говорили, проигрывали роли. Она пробо­вала брать в жизнь новые стратегии поведения и полученный опыт пере­живания своих чувств во время сессии. С завидным упорством, как бы ни про­блематизировала ее я, как терапевт, она все больше приходила к ощуще­нию себя лесбиянкой. Она все больше принимала в себе эту часть и все больше успокаивалась по этому поводу. Казалось - и правда, это давало ей столько энергии, столько удовольствия, что даже удивляло и пугало меня. Мое твердое внутреннее убеждение, что это ее блажь, вторичная выгода, замещающая потребность, — «это пройдет, как только нам удастся обна­ружить истинную, базовую, фрустрируемую пока потребность...» — это мое терапевтическое убеждение все чаще казалось мне самой мифом.

         Я шла ва-банк: брала супервизию у Нифонта Долгополова и Георгия Платонова – моих коллег, стимулировала ее на отношения с мальчиками, обсуждала непростые перспективы ее будущей жизни, игнорировала ее лесбийскую часть вовсе, работая про другое — ничего не помогало. И так и эдак выходило, что построить близкие, на­стоящие, любовные отношения с женщиной — ее истинная потребность. И тут я встретилась лицом к лицу с тем, что называется в терапии «мате­ринский контрперенос» — страх и ощущение бессилия... — вот то, что я ясно чувствовала на этом этапе терапии.

          И я договорилась с Нифонтом о совместной сессии. Точнее, чтобы он поработал с ней, а я наблюдала. Может быть, со стороны мне удастся увидеть что-нибудь новое? Что-нибудь из того, что я не использую в пользу ее гетеросексуального поведения.

          На встречу с мужчиной-терапевтом она пришла как боец. В косухе, чуть ли не в цепях — было видно, что смущение она прикрывает нарочи­той грубостью. «За эти полтора года она изменилась даже внешне», — по­думала было я. И посмотрела на Нифонта. Он был как никогда расслаб­лен; весел и, по-моему, возбужден. Он с первой минуты стал общаться с ней, как со взрослой женщиной. Вот чего не хватало мне! Быть мужчи­ной. И этим вызвать в контакт ее женскую (в смысле откликающуюся на мужчин) часть. Я уже внутренне потирала ладони от удовольствия. Я уже заготовила речь: «Нифонт, все-таки — ты — супер! Все-таки ты профес­сионал от Бога, как ты все чувствуешь, как ты с первой минуты реагиру­ешь бессознательно именно так, как необходимо... Именно про то, что нужно...» Но что такое? Куда девается на глазах это сексуальное напря­жение между ними? Что моя клиентка? А моя Арина всем своим видом говорила: «Все это хорошо, конечно. Мне нравится, что я Вам нравлюсь, но мне бы не про это вообще...»

           В результате Нифонт, по-моему, не выдерживает: «Ты мне прямо ска­жи — ты спала с кем-нибудь в реальности, с женщиной ли, с мужчиной ли — все равно? Нет?! Вот я смотрю на тебя — красивая молодая женщи­на... Классная такая, привлекательная... Что ты к нам-то ходишь — стра­даешь? А не знакомишься и не пробуешь реальной сексуальной жизни?!!..»